Добави мнение Мнения:16
| Нашите биографии са по сиромашки, само по една причина--просто повече се страхувахме. И затова бунтът ни в повечето случаи се свеждаше до подигравки и бъзикни с бай Тошо. Единици бяха тези които можеха да кажат: --Или-или! И те яко си плащаха. Жалко, че и тези единици не получиха нужното уважение за смелостта. |
| "**Горе-долу цената до въпросното летище днес с такси" Толкова е, ако не искаш квитанция за отчитане на командировката. Иначе дерат повече. Приятна за четене статия, авторе, но някак тъжна ... Общество, което убива поетите си или ги докарва до състояние да се самоубиват, няма бъдеще. |
...Бродский говорил в "Диалогах с Соломоном Волковым", что после "Мы живем" Сталин не так уж сильно обиделся, а после "Оды" уже убил Мандельштама - потому что понял, что М. подобрался слишком близко к его сути. Мы живем, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны, А где хватит на полразговорца, Там припомнят кремлевского горца. Его толстые пальцы, как черви, жирны, И слова, как пудовые гири, верны, Тараканьи смеются глазища И сияют его голенища. А вокруг него сброд тонкошеих вождей, Он играет услугами полулюдей. Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет, Он один лишь бабачит и тычет. Как подкову, дарит за указом указ — Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз. Что ни казнь у него — то малина И широкая грудь осетина. Ноябрь 1933 ОДА Когда б я уголь взял для высшей похвалы — для радости рисунка непреложной, я б воздух расчертил на хитрые углы и осторожно и тревожно. Чтоб настоящее в чертах отозвалось, в искусстве с дерзостью гранича, я б рассказал о том, кто сдвинул ось, ста сорока народов чтя обычай. Я б поднял брови малый уголок, и поднял вновь, и разрешил иначе: знать, Прометей раздул свой уголек, — гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу! Я б в несколько гремучих линий взял все моложавое его тысячелетье и мужество улыбкою связал и развязал в ненапряженном свете. И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца, какого, не скажу, то выраженье, близясь к которому, к нему, — вдруг узнаешь отца и задыхаешься, почуяв мира близость. И я хочу благодарить холмы, что эту кость и эту кисть развили: он родился в горах и горечь знал тюрьмы Хочу назвать его — не Сталин — Джугашвили! Художник, береги и охраняй бойца: в рост окружи его сырым и синим бором вниманья влажного. Не огорчить отца недобрым образом иль мыслей недобором. Художник, помоги тому, кто весь с тобой, кто мыслит, чувствует и строит. Не я и не другой — ему народ родной — народ-Гомер хвалу утроит. Художник, береги и охраняй бойца — лес человеческий за ним идет, густея, само грядущее — дружина мудреца, и слушает его все чаще, все смелее. Он свесился с трибуны, как с горы, — в бугры голов. Должник сильнее иска. Могучие глаза мучительно добры, густая бровь кому-то светит близко. И я хотел бы стрелкой указать на твердость рта — отца речей упрямых. Лепное, сложное, крутое веко, знать, работает из миллиона рамок. Весь — откровенность, весь — признанья медь, и зоркий слух, не терпящий сурдинки. На всех, готовых жить и умереть, бегут, играя, хмурые морщинки. Сжимая уголек, в котором все сошлось, рукою жадною одно лишь сходство клича, рукою хищною — ловить лишь сходства ось, — я уголь искрошу, ища его обличья. Я у него учусь — не для себя учась, я у него учусь — к себе не знать пощады. Несчастья скроют ли большого плана часть? Я разыщу его в случайностях их чада... Пусть недостоин я еще иметь друзей, пусть не насыщен я и желчью, и слезами, он все мне чудится в шинели, в картузе, на чудной площади с счастливыми глазами. Глазами Сталина раздвинута гора и вдаль прищурилась равнина, как море без морщин, как завтра из вчера — до солнца борозды от плуга-исполина. Он улыбается улыбкою жнеца рукопожатий в разговоре, который начался и длится без конца на шестиклятвенном просторе. И каждое гумно, и каждая копна сильна, убориста, умна — добро живое — чудо народное! Да будет жизнь крупна! Ворочается счастье стержневое. И шестикратно я в сознаньи берегу — свидетель медленный труда, борьбы и жатвы — его огромный путь — через тайгу и ленинский октябрь — до выполненной клятвы. Уходят вдаль людских голов бугры: я уменьшаюсь там. Меня уж не заметят. Но в книгах ласковых и в играх детворы воскресну я сказать, как солнце светит. Правдивей правды нет, чем искренность бойца. Для чести и любви, для воздуха и стали есть имя славное для сильных губ чтеца. Его мы слышали, и мы его застали. Январь-февраль 1937 г. |
| Ние пък на народ не случихме. Натиснете тук |
Бойко Ламбовски  А по повод предложението на чичата се сещам: В ония времена един човек се казвал Тодор Л@йнаров. Поискал да си смени името и от Райсъвета намерили, че има право и може да го направи. Попитали го как иска да се казва. - Иван Л@йнаров. |
| Забелязали сме за връзките между нещата, г-н Ламбовски. Забелязах (аз лично), че няма нужда от цялото това усукване, за да си признаеш, че не ти стиска да си "направиш" биография. Свободата на словото не уби словото, прав е dyrt kozel. Не случихме ни на диктатори, ни на народ, ни на "италиански връзки". |
| = | |
Редактирано: 1 път. Последна промяна от: карагьозов |
| durt kozel, не случихме, прав си - но има КАРМА... По ирония на съдбата съм срещал сина и внука на посочения от тебе наш сънародник. Не искам да ги срещам повече, у сина видях много тъга и мъка, а у внука - агресия и гняв, тотална обреченост. |
| Я, „жертвите на режими“ били като синовете на лейтенант Шмид. И внуците на Маркс. | |
Редактирано: 1 път. Последна промяна от: аменеменема |
| Кога поетите и писателите престават да бъдат такива. За мен - когато тръгнат по конгреси, вечеринки и ешмедемета! Там вече са купени... и стават просто "български" джурналисти. |
Друг, излиза , че освен Борис Христов, в България няма жив поет в тоя момент, а?  | |
Редактирано: 2 пъти. Последна промяна от: widenow |
Добави мнение Мнения:16